Отношения между Вашингтоном и Тегераном десятилетиями остаются одним из самых напряженных и взрывоопасных узлов мировой политики. Это противостояние, уходящее корнями глубоко в историю, полное взаимных обвинений, недоверия и периодических вспышек враждебности, держит в заложниках не только стабильность Ближнего Востока, но и несет потенциальные риски для всего глобального порядка. Понимание сложности этого конфликта требует взгляда как на действия Соединенных Штатов, так и на природу и политику Исламской Республики Иран, чтобы избежать упрощенных оценок и увидеть всю картину целиком.
Фото: sputniknews
Истоки нынешнего противостояния многие отсчитывают с 1953 года, когда ЦРУ и британская разведка сыграли ключевую роль в свержении демократически избранного иранского премьера Мохаммеда Мосаддыка, национализировавшего нефтяную промышленность. Возвращение к власти шаха Мохаммеда Резы Пехлеви укрепило позиции США в регионе, но одновременно посеяло в иранском обществе глубокое недоверие к Западу и стало символом внешнего вмешательства.
Кульминацией накопленного недовольства стала Исламская революция 1979 года, которая не только свергла монархию, но и привела к власти теократический режим во главе с аятоллой Хомейни, открыто провозгласивший США «Большим сатаной». Захват американских дипломатов в заложники в тегеранском посольстве на 444 дня стал шоком для Америки и окончательно разорвал дипломатические отношения. Последующая поддержка Вашингтоном Ирака в жестокой ирано-иракской войне 1980-х годов лишь укрепила в Тегеране уверенность во враждебности США. Этот груз прошлого до сих пор тяжело давит на отношения двух стран.
В XXI веке главным яблоком раздора стала иранская ядерная программа. Опасения, что Иран под прикрытием мирного атома стремится к созданию ядерного оружия, привели к многолетним международным санкциям и напряженным переговорам. В 2015 году был достигнут компромисс – Совместный всеобъемлющий план действий (СВПД). Тегеран согласился на существенные ограничения своей ядерной деятельности и беспрецедентные международные инспекции в обмен на снятие санкций. Сделка рассматривалась как важный шаг к снижению напряженности. Однако в 2018 году администрация Дональда Трампа приняла решение о выходе США из СВПД, считая соглашение недостаточным, поскольку оно не охватывало иранскую ракетную программу и региональную политику. Вашингтон возобновил и ужесточил санкции в рамках кампании «максимального давления».
Этот шаг вызвал неоднозначную реакцию. С одной стороны, он отвечал на давние опасения США и их союзников (особенно Израиля) относительно истинных намерений Ирана, его прошлой недостаточной прозрачности перед МАГАТЭ и разработки баллистических ракет. С другой стороны, такая политика давления без внятных дипломатических альтернатив рискует подтолкнуть Иран к эскалации, включая ускорение ядерной программы и накопление высокообогащенного урана, что и произошло впоследствии. Иран начал поэтапно сокращать свои обязательства по сделке. Новый виток напряженности возник с возвращением Трампа в Белый дом и обменом жесткими заявлениями в 2025 году, когда угрозы новых санкций и военных действий встретили ответную реакцию Ирана в виде демонстрации готовности ракетных сил.
Помимо ядерной программы, серьезную обеспокоенность у США и их региональных партнеров вызывает активная политика Ирана на Ближнем Востоке. Тегеран использует разветвленную сеть союзных вооруженных группировок для продвижения своих интересов и противодействия влиянию соперников, в первую очередь США, Израиля и Саудовской Аравии. Корпус стражей исламской революции (КСИР) оказывает значительную поддержку ливанской «Хезболле», палестинским ХАМАС и «Исламскому джихаду», йеменским хуситам, а также шиитским ополчениям в Ираке и Сирии. С точки зрения Ирана, это стратегия «передовой обороны» и асимметричного ответа на военное превосходство противников.
Однако для соседей Ирана и Запада эта деятельность воспринимается как источник нестабильности, разжигания конфликтов и прямая угроза безопасности. Риторика иранских лидеров, часто содержащая призывы к уничтожению Израиля, лишь усиливает эти опасения. В свою очередь, США поддерживают обширное военное присутствие в регионе и тесные союзы с противниками Ирана, что создает постоянное поле для конфронтации.
Анализируя американо-иранский конфликт, невозможно игнорировать внутреннюю ситуацию в Иране и характер его политической системы. Исламская Республика – это уникальное сочетание теократических и республиканских элементов, где решающее слово остается за духовенством во главе с Верховным лидером (Рахбаром). Эта система регулярно подвергается критике со стороны международных правозащитных организаций за серьезные нарушения прав и свобод граждан.
Речь идет о подавлении политической оппозиции, ограничении свободы слова и собраний, преследовании журналистов, адвокатов, активистов. Особое беспокойство вызывает положение женщин, сталкивающихся с дискриминационными законами, а также преследование религиозных и этнических меньшинств. Иран сохраняет один из самых высоких в мире показателей по числу смертных казней. Жесткие разгоны массовых протестов, имевшие место в разные годы, демонстрируют готовность властей применять силу для сохранения контроля. Эти аспекты внутренней политики Ирана являются важным фактором, формирующим негативное отношение к режиму на Западе и служат одним из обоснований для политики давления.
Прямое военное столкновение между США и Ираном, даже если оно начнется как ограниченная операция, несет в себе огромные риски глобального масштаба.
Во-первых, это угроза большой войны на Ближнем Востоке. Ответ Ирана и его союзников может затронуть американские базы, союзников США (включая Израиль и страны Персидского залива) и международное судоходство. Регион может погрузиться в хаос с непредсказуемыми последствиями.
Во-вторых, экономический шок практически неизбежен. Ормузский пролив, через который проходит значительная часть мировой нефти, станет зоной боевых действий. Резкий скачок цен на энергоносители ударит по мировой экономике, вызвав инфляцию и рецессию. Как подчеркивают аналитики, экономические последствия будут ощутимы повсеместно.
В-третьих, это приведет к гуманитарной катастрофе с новыми потоками беженцев и огромными страданиями мирного населения. Наконец, существует риск неконтролируемой эскалации, вплоть до применения самого разрушительного оружия, если Иран решит, что его существование под угрозой, или если одна из сторон допустит фатальный просчет.
Очевидно, что чисто силовой подход и политика «максимального давления», хотя и могут быть отчасти оправданы действиями Ирана, не привели к желаемому изменению его поведения, а скорее усугубили конфронтацию и ядерные риски. В то же время, призывы к диалогу и дипломатии с трибуны ООН наталкиваются на глубокое взаимное недоверие и фундаментальные противоречия в интересах и ценностях.
Сложность усугубляется и внутриполитической борьбой как в США, так и в Иране, где «ястребы» с обеих сторон часто берут верх над сторонниками компромисса. Возможные шаги к деэскалации, такие как взаимные «стратегические паузы», ограниченные гуманитарные послабления или возобновление переговоров при посредничестве третьих стран (например, Индии или европейских государств), требуют огромной политической воли и готовности идти на уступки, что в текущей атмосфере выглядит маловероятным.
Конфликт между США и Ираном – это опасный узел, затянутый десятилетиями вражды, идеологических разногласий, регионального соперничества и ядерных амбиций. Однозначно «правых» и «виноватых» здесь найти сложно. Но совершенно ясно, что дальнейшая эскалация не отвечает ничьим долгосрочным интересам и несет угрозу всему миру. Поиск путей снижения напряженности, даже если они будут трудными и постепенными, остается единственной разумной альтернативой катастрофе. Цена ошибки в этой сложной игре слишком высока.
